Я профессионально изучаю политику с 1974 г. Тогда большинство обществоведов сочиняли сказки о социалистическом образе жизни, гуманизме и прочем. Но на вершине власти уже в то время завелись либералы. Теперь они пишут мемуары, называя себя «внутрисистемными диссидентами» (Примаков Е. Минное поле политики. М., 2006, с. 27–59). Считают естественным зарождение ревизионизма в международном отделе ЦК КПСС: «Ибо мы-то знали мир и знали, что никто на нас не нападет, знали и то, что такое на самом деле МКД (международное коммунистическое движение. – В.М.) и что дело его дохлое… Недаром… в аппарате ЦК КПСС международников еще со времен Трапезникова считали «ревизионистами» и терпели только потому, что без них «технически» невозможно было поддерживать отношения с компартиями и держать их в своем «обозе» (Черняев А.С. 1991 год. Дневник помощника Президента СССР. М., 1997, с. 238).

Отсюда вытекает мой исходный тезис: нынешняя отечественная политология – результат межеумочности, двоедушия определенных лиц, их умения сидеть на двух стульях в партийных структурах и главных государственных ведомствах – иностранных и внутренних дел, госбезопасности, внешней торговли, информации, в Академии наук.

Сегодня мало кто помнит, что одни и те же люди писали Программу КПСС (в которой планировалось достижение коммунизма в 1980 г.), нормативный советский учебник по обществоведению… и статьи о пользе политологии. До поры до времени она сидела тихо – в виде Советской ассоциации политических наук под крышей Института государства и права АН СССР с середины 1960-х гг. На ежегодное собрание обычно приходили человек 40–50 из всего СССР. В большинстве то были ушлые ребята. Но выступали в маске скучных академических грызунов. Кто из них занимался исследованием политики «по душе», а кто «по службе» (включая идеологический надзор) – трудно определить.

Если скорректировать название известной книги Г. Ласуэлла, политика состоит в том, «кто, кому, когда, где и сколько» дает – разумеется, денег… Профессия политолога, включенного в процесс «давания», появилась в западных странах в первой трети ХХ в. Теперь добрела и до России. Уже на одной из первых конференций, посвященных становлению политологии в вузах России, мне пришлось услышать знаменательную фразу: «Нас должны покупать!» Ее произнес бывший историк КПСС, оперативно переименовавший кафедру в соответствии с указивкой сверху. Теперь он пишет учебники по политической истории России и российской исторической политологии. И не видит реальной проблемы, которую был вынужден решать модный ныне И.А. Ильин уже в первый год существования советской власти. «Зимой 1918 г. мой друг Николай Вячеславович Якушкин привел ко мне московского мирового судью Константина Ивановича Лучинского… Он сказал мне, что состоял и состоит при бактериологической лаборатории, в которой работал добровольцем во время войны. Он и его друзья заявляют мне, что в их распоряжении имеются две банки с бактериями азиатской чумы, что они думали о том, не следует ли использовать эту возможность для борьбы с большевизмом, и, не решив вопроса, постановили обратиться ко мне в строго доверительном порядке и предоставить эту возможность на мое усмотрение и в мое распоряжение: как только я дам распоряжение, они, в самсоновском порядке, пустят чуму в народ, чтобы погубить большевиков и погибнуть самим. Через два дня я дал ему устный ответ: «Большевизм может быть и должен быть преодолен только духовно, религиозно и государственно, но не массовым вымиранием народа от эпидемии». Ясно было, что в хаосе того времени удержать чуму было бы совершенно невозможно: она расползлась бы по всей России и унесла бы много миллионов жертв. Но жертв физических, бессмысленных, не очистительных: это был бы хаос гибели, но не гибели большевизма. Это губило бы этническую субстанцию России, не освободив ее духа от дьявольского наваждения. Это открыло бы доступ в Россию той державе (Германия), которая сумела бы победить эпидемию: а обезлюдение России входило в ее программу. Я наложил на это предприятие запрет и взял с них честное слово в повиновении» (И.А. Ильин: Pro et Contra. СПб, 2004, c. 126–127).

Иначе говоря, И.А. Ильин спас советскую власть во имя спасения народа. Сегодня ту же проблему можно уточнить: устоят ли отечественные политологи от искушения соединить типично русское холуйство перед властями предержащими с интернациональной мудростью: «Кто платит, тот и заказывает музыку»? И чем господство административного рынка (особенно в сфере духовного производства) лучше властного и идеологического господства?

Чучела, соглядатаи и социальная ложь

Андрей Илларионов. Что этот человек мог насоветовать президенту?

И.А. Бунин называл актеров сволочью в политическом смысле, а В. Шкловский считал их не настоящими людьми, а чучелами: «Когда артист Н.К. Черкасов разговаривал с И.В. Сталиным о том, как ему играть Ивана Грозного, он всю беседу сидел рядом с Вождем на корточках и, скрывая таким образом свой высокий рост, смотрел на Учителя снизу вверх. За это уничижение Сталин подарил ему дачу в Комарове. Но точно так же вел себя на репетициях артист Х по отношению к Товстоногову. Стоило Гоге позвать его для замечания, он оказывался рядом и, умаляя свои габариты, тоже опускался на корточки… и, не скрывая обожания, он тоже смотрел на нашего учителя снизу вверх» (Рецептер В. Жизнь и приключения артистов БДТ. М., 2005, c. 186). Но привычка быть чучелом не ограничивается актерским миром и нашей страной.

А.Я. Гуревич сообщает, что элита советской историографии и социальных наук была камарильей, которая отплясывала свой танец под эгидой отдела науки ЦК КПСС. Академик С.Д. Сказкин (и другие мэтры) был «…абсолютно управляемый всеми, кто имел отношение к власти, к авторитету, кто мог внушить ему некоторый трепет, – а его легко было напугать» (Гуревич А. История историка. М., 2004, с. 20, 137). А бывший начальник внешней разведки доносит: КГБ всегда прикармливал академиков. В период перестройки служба А (она профессионально изобретала факты и имела опыт проведения активных мероприятий за рубежом) начала вести активную работу над приобретением агентуры влияния внутри страны, в том числе среди ученых. Причем на вершине власти пользуется спросом информация не столько об объективных фактах и тенденциях, сколько о том, кто и что о ком сказал (Шебаршин Л. Рука Москвы. М., с. 287–289, 292, 297 и др.).

Надо учитывать также, что в СССР хитрость и обман стали нормой, поскольку государство систематически искажало и утаивало информацию. Длительное существование людей в атмосфере полной (частичной) лжи не благоприятствовало распознаванию лжи и правды и способствовало становлению массового повседневного макиавеллизма – убеждения большинства в том, что при общении с другими людьми ими можно и нужно манипулировать, – а также навыкам манипуляции. Повседневный макиавеллизм – следствие отношения индивидов к способности распознавать ложь и правду. Объективная способность обычно противостоит завышенной самооценке этой способности. Люди, склонные манипулировать окружающими, часто используют обман для достижения своих целей.

Холуйство универсально. Вот бывший работник ООН пишет: «Нормальный срок работы в одной стране – пять лет. Больше нежелательно, поскольку стирается чувство объективности в оценке ситуации, отношения с членами правительства и другими ключевыми людьми становятся чересчур тесными, и человек перестает быть нейтральным и объективным в принятии решений. А в «трудных» странах с напряженной политической обстановкой или с особо распоясавшимся криминалитетом срок надо сократить до трех или даже двух лет» (Демин С. В кривых коридорах ООН. М., 2005, с. 216–217). Одновременно бывшие левые констатируют: «Сегодня большинство политологов… бродят по коридорам от своих университетов до мест средоточия власти, пытаясь заполучить доступ к уху правителя и прошептать в него свой совет» (Хардт М., Негри А. Множество. Война и демократия в эпоху империи. М., 2006, с. 51).

Стало быть, зависимость ученых от властных и идеологических структур порождает эффект чучела, соглядатая, холуя и сплетника и опирается на массовый повседневный макиавеллизм. Для противодействия «устоявшимся обыкновениям» в советской философии порядочные люди выбирали темы теоретико-познавательного порядка и тем самым отличали себя от непорядочных, которые занимались историческим материализмом, теорией коммунизма и т.д.: «Их выбор означал, что человек хочет обслуживать идеологические шестеренки» (М. Мамардашвили). Но в современной России методологией занимается ничтожная часть научного сообщества. Желание большинства политологов быть обслугой властных структур и идеологических шестеренок не исчезло. К этому добавилась страсть «зашибить деньгу» путем приспособления науки к потребностям административного рынка. Поэтому социальная философия, культурология, социология, политология углубляют социальную ложь.

Если перефразировать В. Савчука, российская политология есть форма выживания истории КПСС, научного коммунизма, теории партийного и советского строительства, международного коммунистического и рабочего движения и прочих советских идеологических дисциплин. Большинство политологов не могут ни выдерживать определенный дискурс, ни соответствовать уровню анализа. Политология – это дитя (реакция и следствие) советской системы идеологического воздействия. Политологи в общественном сознании воспринимаются отрицательно. Это объясняется тем, что их конечная цель – популярность, обретение власти. Массовый политолог может подписаться под чем угодно, лишь бы вызвать интерес у теле- и радиоаудитории. Он обращен к массовому, а не профессиональному сознанию. Его сверхзадача – удержать внимание и удержаться в кадре. Ради прибыли символического капитала он готов на все. Поэтому отечественная политология на каждом шагу обнаруживает свою несостоятельность. Она есть производное прошлой и современной политической системы или сети режима актуальности (Савчук В. Режим актуальности. Актуальная философия. Издательский дом СПбГУ, 2004).

Татьяна Заславская вспоминает о судьбе неперспективных деревень

Перспективы политической науки зависят от того, насколько она сумеет уберечься от соблазна государственной идеологии, главную идею которой высказал известный идеологический контрразведчик Ф.Д. Бобков: любое государство «…проводит ту идеологию, ту политику, которую исповедуют люди, стоящие у власти» (Бобков Ф.Д. КГБ и власть. М., 2003, с. 397). Идеологию же какого человека, стоящего у власти, следует считать государственной?

Политология в СССР развивалась как элитарная и полупротестная наука. А в России за последние 15 лет обнаружились следующие опасные тенденции: традиционно российское использование научного знания для получения личной выгоды; подмена политологии пиаром (под вывеской политических технологий, политического менеджмента и прочего) и государственным управлением; потеря позиций в сфере политической теории. С учетом этих тенденций коллеги уже сформулировали главную задачу российской и мировой политической науки – поиск альтернатив российскому и глобальному обществу и развитие протестной политической мысли (Политическая наука в России: вчера, сегодня, завтра. Материалы научного семинара // Полис. 2006. № 1, с. 147, 150).

Мне приятно, что видение ситуации коллегами соответствует моей формулировке главной проблемы социальных наук (включая политологию): как добиться независимости социальных наук от идеологии, власти и экономики и одновременно разорвать связь власти, экономики и идеологии? Она еще более обострилась в последнее десятилетие. Причем не только на организационном, институциональном и концептуальном уровнях, но и на уровне поведения людей, занятых в процессах духовного производства.

Проблема когнитивного сопротивления

В России растут социальное расслоение, бедность и нищета населения, произвол правоохранительных органов, коррупция чиновничьего и судебного аппарата, дегуманизация общества. Блокированы каналы вертикальной социальной мобильности. Возникает кастовое общество: дети банкиров, чиновников, генералов и прочих становятся частью социальной верхушки. Простому смертному для улучшения социального статуса надо получить хорошее образование, а это нереально уже для 95% населения. СМИ пропагандируют насилие, эгоизм и аморализм как социальную норму. Власть разворовывает государственную собственность, срослась с криминальным миром. Уничтожается природа, расхищаются природные запасы. Растут наркомания, алкоголизм, детская и подростковая проституция, порнобизнес, социальные болезни. Города навязывают консюмеризм, манипуляцию сознанием, рост отчуждения между людьми, культурное одичание. Города стали пространством подавления, превращая людей в бездушные бизнес-машины (Тарасов А. Революция не всерьез. Ультра. Культура, Екатеринбург, 2005).

Эти констатации многократно подтверждены. Ну и что из того? Дело в том, что в отечественной социологии (а она старше политологии на целое поколение) тоже закреплены принципы и категории, заимствованные из практик политического господства: «Институционализация социологии в игре интересов научной администрации и государственных императивов делала ее политически определенной областью, не содержащей того резерва, который позволял бы, находясь внутри дисциплины, противостоять логике политических (само)определений» (Бикбов А., Гавриленко С. Российская социология: автономия под вопросом // Логос. 2002, № 5-6). Политическая демаркация переплетена с академической иерархией. Бытует представление, что академик Т.И. Заславская представляет либеральную, а академик Г.В. Осипов – этатистскую ветвь российской социологии. На деле оба руководствуются элитарной иллюзией: функция ученых-обществоведов – научное консультирование тех, кто узурпировал право экспериментировать над обществом. Оба академика воплощают образец карьеры, конвертировавшей приобретенное в советский период научно-административное положение в позицию эксперта высшего уровня при Новом порядке. Обращение академических регалий в околополитические посты гарантирует прямой перенос политических категорий в профессиональную практику. Оба академика считают, что социология должна заниматься диагностикой с целью управления. Оба изъясняются на общем языке политических реалий начала-середины 1990-х гг. В итоге воображение социолога приковано к вершине академической и политической иерархии и текущим политическим задачам. Политическая наивность возводится на вершину академического престижа.

Кремлевский политолог Г. Павловский думает иначе: «Советская проблема возобновляется как проект справедливого глобального руководства, основанного на знаниях. Советский Союз – общемировой клад социальных, государственных и экзистенциальных моделей… Всякая государственная система в России, какой бы та ни была, будет основана на советском фундаменте и работать будет с вечной библиотекой советских национальных и культурных образцов» (Павловский Г. Жизнь в СССР и «советская проблема» // Предисловие к книге: Козлова Н.Н. Советские люди. Сцены из истории. М., 2005).

Политолог предлагает оценивать связь СССР и России по стандарту времен Брежнева: советское – значит отличное. Кого в этом случае позвать на шемякин суд?

Бессмертные должности

М.К. Петров сформулировал также идею о несовместимости социальных структур, науки и государства. Функция науки – генерирование нестабильности во все элементы социальной структуры. Но общество воспитывает человека в традиции нерассуждающего уважения к должности, а государство стало носителем научно-технической контрреволюции - «орудием организованной дезорганизации», с которой само же борется: «Бессмертная социальная структура мыслится «социоценозом», штатным расписанием бессмертных должностей, а свобода человека становится в этом случае осознанной необходимостью выбора одной из наличных должностей, сознательного уподобления-соответствия должности» (Петров М.К. Самосознание и научное творчество. Ростов-на-Дону, 1992, с. 207).

Знатные политологи всегда в строю

Отсюда вытекает мой следующий промежуточный вывод: функция политической науки – генерирование нестабильности во все элементы социальной и политической структур. Но советское государство создало такую структуру бессмертных должностей, которая препятствует выполнению этой задачи. В частности, Н.Н. Козлова на основе анализа «народного архива» (дневников простых советских людей) описала ментальную карту тождества советского государства и типов людей (Козлова Н.Н. Советские люди. Сцены из истории. М., 2005, с. 104, 217, 328, 360–361, 420). Перечислю их.

1. Бессознательный нигилист после революции срывал иконы, а потом «поумнел» – стал читать Библию.

2. Верноподданный после войны читал лекции в военном училище на тему «Роль т. Сталина в организации ремонта бочек на фронте».

3. Профсоюзный деятель (выходец из крестьян) с полностью атрофированной социальной памятью.

4. Председатель колхоза – апологет и защитник Сталина даже в период перестройки.

5. Осведомитель НКВД носил под мышкой «Диалектику природы» и «Капитал», чтобы производить впечатление на окружающих, но текстов классиков так и не осилил; под культурой понимал покупку костюма, мандолины, часов, чтобы «погулять с ними с форсом».

6. Партийный и профсоюзный работник жил в языке плаката.

7. Маргинал-традиционалист (женщина) находился за пределами идеологических игр; для этого типа письмо «наверх» (Терешковой, чтобы та помогла получить квартиру) и Отче наш выступали в одной функции: как взывание к высшей инстанции.

8. Жертва режима – художница (жена заключенного) стала элементом советского истеблишмента, клепала портреты советского великого кормчего как «самый ходовой товар»; эта дама считает события официальной истории СССР (революция 1917 г., свержение самодержавия; преступления Сталина и коммунистической клики: репрессии 1930–1940 гг.; ВОВ 1941–1945 гг.; распад великой державы СССР в 1991 г.) главными событиями ХХ в.

9. Бывшие люди – сложившиеся до 1917 г. деятели искусства (М. Горький, К. Чуковский, Л. Сейфуллина, Б. Пильняк, П. Корин, Д. Шостакович и прочие) – славили советскую власть за деньги, дачу, квартиру, были носителями отъявленного цинизма.

10. Молодежь периода «застоя» превратила труд в абстрактную категорию. «Главное пространство общения – досуг. Работа и досуг – разные пространства».

11. Современные новые буржуа, писатели, художники – дети советской номенклатуры.

Эти люди готовы были все простить государству в любой момент: «И этот момент прощения, восстановления попранной было чести (отмена раскулачивания, возвращение отобранных избирательных прав, получение паспорта, проскальзывание на рабфак и тем более в вуз) для многих, вероятно, был переломным моментом в жизни, после которого они, благодарные, начинали этому государству служить – конечно, с разной степенью истовости» (Козлова. Указ. соч, с. 468).

Итак, тождество государства и типов людей базируется на готовности последних все простить государству и стать его холуями. Парадокс в том, что советский модерн – это аппарат надзора и монополия государства на средства насилия. Социальные технологии повседневного сопротивления ведут к службе государству. Поэтому развитие цивилизационных качеств в СССР было невозможным. А в постсоветской России происходит постоянная регенерация таких стратегий.

Да здравствует цинизм?

К какой должности ближе масса отечественных политологов? Пусть каждый выберет по вкусу, поскольку становление отечественной политологии происходит в контексте перечисленных должностей. Кроме того, сообщество политологов России – частный случай вторичной институционализации науки. Этот процесс сформировал следующие параметры советского научного сообщества:

1. Установка на самоизоляцию свела к минимуму взаимодействие отечественных ученых с мировой наукой. Возник ряд барьеров, которые до сих пор мешают включению российских ученых в мировое научное сообщество.

2. Наука в СССР не обладала автономией и не могла проводить собственную политику для реализации ее социальных функций. Ученые ориентировались только на власть. По этой причине в современной России нет научного сообщества, способного к самоорганизации.

3. Не сложилось и специфических интересов и ценностей, отличающих научное сообщество от других элементов социальной и политической структуры. Приоритеты научной политики в России по-прежнему определяются путем закулисного взаимодействия политической и академической бюрократии (Юдин Б.Г. История советской науки как процесс вторичной институционализации // Философские исследования. 1993, № 3).

Л. Столович показал: нынешнее поколение российских обществоведов примыкает к поколению «шестидесятников». В его рамках сложились следующие типы:

1. Твердолобый ортодокс. Для него был характерен уход от вопросов и дискуссий на любую тему. Он пользовался поддержкой политической бюрократии и был защищен от конкуренции со стороны лиц, пытающихся соединить официальную идеологию с либеральным толкованием ее отдельных положений.

2. Образованный ортодокс, для которого марксизм был внутренним убеждением. Этот тип сознательно боролся с лицами и доктринами, воплощающими другие идеологии. Однако главный предмет критики – современное капиталистическое сообщество – был задан схемами, сложившимися в ХIХ в.

3. Тип «бравого солдата Швейка» верил в марксизм в духе молодого Маркса и пытался переосмыслить официальную доктрину в соответствии с усложнением социально-исторической реальности. Однако «марксистские Швейки» питались гуманистическими и прочими иллюзиями, распространенными среди левой интеллигенции Запада. Она тоже приложила руку к оправданию кровавого режима, просуществовавшего в стране на протяжении трех четвертей века.

4. Наиболее распространенным типом обществоведа был циник, не имевший никаких убеждений. Он пользовался административными рычагами для укрепления собственного положения, карьеры и власти, воплощал социальную мимикрию и двойное сознание (Столович Л. Смех против тоталитаризма: советский философский фольклор и самодеятельность // Звезда. 1997, № 7).

Следовало бы провести социологическое исследование сообщества российских политологов с точки зрения всех указанных параметров – общих типов карьеры советских людей, институционализации научного сообщества, типов ученых в социальных науках для ответа на вопрос: существуют ли различия между практическими политиками и политологами? Этот вопрос уже поставлен Л. Гудковым. Он показал, что до середины 1970-х власть требовала от так называемых общественных наук идеологического обеспечения и подтверждения легитимности репрессивного режима, критики буржуазной идеологии, научного обоснования пропаганды и контрпропаганды и подготовки кадров для аппарата управления и контроля. В 1970-е сложилось «чекистское направление» в социологии – тайные опросы населения по заданиям КГБ и других директивных органов. В структуре Института социологии этим делом занимались с приходом Руткевича 15–20% всех сотрудников. Руководители этих отделов в дальнейшем становились директорами социологических институтов (В.Н. Иванов, В.Н. Кузнецов, Г.В. Осипов).

Основная масса обществоведов (сотрудников АН и преподавателей университетов) восприняла крах СССР и последующие реформы со скрытым негативизмом и пассивным сопротивлением. Идеологический плюрализм был декларирован сверху и не касался институциональной организации науки. Весь корпус преподавателей остался на своих местах и переквалифицировался в социологов, политологов, психологов, политтехнологов, экспертов по политическому пиару и рекламе. С тем же убогим уровнем знаний, кругом идей и сервильных установок.

По идее развитием теории, осмыслением и применением западного опыта к российским реалиям должны заниматься академические или университетские ученые. Но этого не происходит из-за низкой квалификации персонала, отсутствия когнитивной культуры, критических дискуссий и просто незнания языков и литературы. К тому же прежняя функциональная роль общественных наук не потеряла полностью свое значение. Понятие академической автономии в большинстве голов современных обществоведов пока не возникло. Они по-прежнему готовы обслуживать власть. Верноподданнические установки практически полностью парализуют познавательные интенции в этих дисциплинах. За это же время увеличилось число докторов в сфере социально-политических наук на 26%. Философский и исторический факультеты в МГУ, а также Институт философии РАН постепенно превращаются в прибежище захолустного антисциентизма и имперской геополитики.

Не изучены тип человека и циническая культура современного российского человека, приспосабливающегося к меняющимся формам насилия. Социальные науки в основном занимаются консервативной защитой распавшегося советского порядка и его идеологических постулатов. Образовательные учреждения являются не генератором инновационных разработок, а системой консервации старого знания и идеологических предрассудков, средством блокировки процессов модернизации (Гудков Л. О положении социальных наук в России // Новое литературное обозрение. 2006, № 1 (77).

Короче говоря, в социальных науках России господствует тип циника. Из этой среды рекрутируются кадры всех институтов духовного производства, включая сообщество политологов. Для циников не существует проблемы моральной, политической и познавательной ответственности. Ответственность политологов связана с институционализацией политологии. К сожалению, эта капитальная проблема редко обсуждается в политологических журналах. Значит, основания одной из социальных наук остаются пока зыбкими.